Утерянные свитки клио - Сергей Буридамов

– Как же так?! Ты же только что у церкви был? – молвил парубок и ртом, словно рыба, хлопал.

– Ты что несешь?! Белены объелся! – осерчал староста. – Я в лес ходил, дело у меня было.

– Своими глазами видел. Меня Тихон послал за тобой и путь указал. Я выдвинулся уже к околице, почти дошел, глядь, а ты около церкви стоишь. Ну я тебя окликнул и передал просьбу: к старику зайти. Ты рукой махнул, мол, понял. А я вспомнил, что забор покосился, дай, думаю, поправлю. Только за доски взялся, а тут ты из леса выходишь.

– Лжешь?! – нахмурился Богдан.

– Вот те крест! – вскрикнул Девятко, осеняя себя крестным знамением.

«Да что ж тут творится?!» – подумал мужчина, а затем рядом со своим домом заметил фигуру. Пригляделся да чуть не поседел. У оконца сам Богдан стоял: тот же тулуп, та же шапка, то же лицо, те же рыжие волосы выглядывают из-под ворота. Страх сковал мужчину, даже вздохнуть не мог. А двойник оглянулся, посмотрел пристально в глаза старосты и растворился в воздухе, словно сизый дым. Девятко всё в стоявшего перед собою соседа вглядывался, пытался разглядеть подмену. Как узрел, что лицо старосты враз побелело, так встревожился.

– Богдан, ты чего? Что с тобой? – переполошился парубок, стал за рукав трясти окаменевшего старшего.

– Ничего, – еле шевеля губами, обронил тот. – Забудь. Бывай!

На негнущихся ногах потопал Богдан к дому своему. Заглянул в горницу, обошел избу – нет голубки его. Перепугался староста, кабы чего с женою не случилось худого из-за двойника призрачного. Уже душа его затосковала, беду предвещая, да припомнил он, что бабы давеча собирались к проруби идти стирать белые ткани для саванов детских. Поспешил он к Язве, и правда, на берегу Ждана его в окружении других кумушек хлопочет. Отлегло от сердца, перевёл дух Богдан. Вдруг женщины подскочил, ткани побросали и от кромки льда отпрыгнули как от огня. Бросился хлопец к селянкам, растолкал кумушек да застыл как вкопанный. В проруби в ледяной воде утопленница покачивается, руки в стороны распластала, волосы лицо, что водоросли, оплели, сорочка ночная на синюшном теле раздулась, словно парус на ладье. Язва же пленницу показала в проруби и дальше по течению неспешно погнала. Окинул Богдан взглядом ленту речную, что зимней стужей закована была. Мать честная! А по течению подо льдами другие покойники плывут: мужчины, женщины, дети, старики – все в светлых нательных рубахах, словно стая лебедей, клином в загробный мир мчатся.

– Это ж кузнец Михей с Верхнего, – прошептала одна из селянок, указывая на кого-то из покойников.

Тут кто из кумушек заверещал и бросился наутек, а кто на снег без чувств повалился. Паника охватила всех ясновцев, упились они досыта отчаянием, умылись слезами горючими. Старые в церковь ринулись молиться да заступничества у Богородицы выпрашивать, молодые же стали вещи второпях собирать, решили в город бежать. Ждана руки заломила, взмолилась:

– Уедем, Богданушка! Спасаться надо! Кряжичи сгинули, и нас та же участь ожидает.

– Что ты?! Как же я людей брошу?! А старики, а дети?! Это наша земля, наши дома отчие, здесь предки похоронены, – качал головой хлопец, совесть покоя не давала, не мог поступить лишь ради живота своего.

Выскочил он из дому на улицу, чтоб морозный воздух голову отрезвил, и вспомнил слова отшельницы о богах, что жизнями распоряжаются. Рванул староста к избе старухиной, влетел в сени, схватил её за руки сухонькие.

– Говори, мать, все как есть говори, – молвил Богдан и рассказал, что в лесу видел.

– Это капище, – почмокала беззубым ртом отшельница, – место поклонения забытым богам. Принесли божеству жертву кровавую на его земле. Это вотчина старых богов, люди здесь веса не имеют. Сильны их древние законы, жаждут они власти земной. Не будет нам покою, пока обряд не завершится. Нужно принести благую подать – коренья да ягоды, а затем идола в реке утопить, смыть алчность кровавую. Не по сердцу это задание будет слабому, да не по зубам – бывалому, да не по карману – богатому, что сорит по дворам целковыми. Царство забытых богов – кромка между нашим миром и миром запретным для живых. Пройти через него можно лишь с бесстрашным сердцем и чистыми помыслами.

Нахмурился мужчина, тяжёлая дума на чело его легла. Долго ли, коротко ли, кивнул староста, мол, готов он к службе. Старуха в сундуке покопалась, в чугунках порылась да протянула ему узелок, в котором горсть брусники лежала и пучки высушенных трав – дар забытому богу. Поднялся Богдан, поклонился. В дверях бабка накинула ему на шею ладанку и перекрестила на добрый путь. Оглянулся, окинул взглядом напоследок родное село староста и скрылся в лесных зарослях. Полная луна взошла на небосвод, ярко освещала она чащу леса. Расступились дубы-колдуны, вышел на поляну Богдан к капищу. Смело ступил в круг, вынул из-за пазухи узелок и подошел к идолу. Тут из ельников стали волки выходить, окружили сплошным кольцом поляну, но в круг не заходили. Не рычали, не скалились звери лютые, только смотрели пронзительно своими очами янтарными на гостя непрошенного. Снял шапку хлопец, поклонился возвышению и положил подношение на камень с ледяной коркой.

– Не гневайся, хозяин лесной, – прошептал Богдан, – не с худыми мыслями к тебе явился. Прошу тебя о милости: усмири пыл свой, не наказывай мой народ. Мы люди простые, зла никому не желаем, да и взять с нас нечего, что имеем, все отдадим. Прими дар скромный да прости.

Вздохнул глубоко он, достал из-за пояса топор. Сердце гулко стучало в груди мужчины, разгоняя горячую кровь по венам. Взмахнул топором и ударил по подножию деревянного идола. Затих вмиг лес, ни веточки не шелохнётся, только стук топора разлетается, и с каждым ударом отступали, пятясь, волки в чащу леса. Подкосился идол и повалился в снежный плен. Богдан срубил крупных еловых веток, уложил на снег пушистые лапы и связал их крепко веревкой, а затем перекатил идола на настил зеленый. Утер хлопец пот со лба рукавицей, подхватил веревку и потащил свою ношу к речной заводи. Вышел на берег, спустился на лед, снова взялся за топор, стали ледяные осколки лететь во все стороны. Запыхался староста, скинул на снег тулуп, остался в одной рубахе. Торопился он, как мог, время к полночи близилось. Когда высек прорубь нужного размера, подтащил идола и опустил его в проём. Поднял голову ясновец, а на берегу девица стоит в сарафане, расшитом золотой тесьмой да каменьями, косы смольные, что змеи, на груди покоились. Посмотрел Богдан в её очи бездонные, и таким холодом его обдало, что зубы застучали. Стал тонуть деревянный столб, в пучину водную опускаясь. В тот момент образ девицы, словно марево, заклубился, и стала она стареть с каждой пядью идола, ушедшей под воду. Ссохлась кожа ее, что кора от дерева оторванная, морщины, словно рытвины, избороздили лицо, косы засеребрились, будто инеем покрытые, а дорогой наряд в черное рубище превратился. Отпрянул мужчина в суеверном страхе от берега.

– Что же ты такое?! Как звать тебя? – вопрошал он.

Простерла к нему руки старуха, распахнула губы и зашептала:

– Не чудище я. Давеча не ты ли меня о милости молил?! Что ж теперь бежишь без оглядки?! Величают меня…

Тут лед под ногами пятящегося Богдана треснул, и рухнул он в Язву, и сомкнулась над ним ледяная преграда. Покачала головой старуха и растворилась в лунном свете, будто и не было её. Когда же на берег вышли Тихон с парубками, что отправились на поиски старосты, на льду только топор да тулуп остались. А поутру в село грачи прилетели.

Примечание

* Использованы слова русской народной песни «Пряха».

Анетта Гемини, Кристобаль Хунта. Полуночный зов

Огромный дом чем-то походил на старый родовой замок – такая же мрачная каменная глыба на фоне предвечернего неба. К входу регулярно подъезжали автомобили, люди торопливо выбирались из них и, не оглядываясь, спешили к воротам витиеватой ограды, окружающей немалых размеров сад. Там, в глубине, меж сплетений крючковатых ветвей неухоженных деревьев притаился упомянутый особняк. Странный дом, странные посетители, странная обстановка. В окнах горел электрический свет, но яркость его была настолько мала, что создавалось впечатление, будто рачительные хозяева экономят электричество, вкручивая в патроны слабенькие лампочки, едва-едва разгоняющие мрак коридоров и комнат. Тем не менее намётанный глаз вполне мог заметить такие предметы роскоши, которые сразу бы рассеяли малейшие сомнения в денежном благополучии обитателей особняка.

Пожилой мужчина вместе со всеми вошёл в широкие дубовые двери и, передав дворецкому пальто и шляпу, прошёл в обширную гостиную. Тусклые плафоны освещали массивный стол персон на двадцать, стулья с гнутым ножками и дорогие резные шкафы вдоль стен. Атмосфера была на редкость мрачноватой, и присутствующие, чувствуя её незримый гнёт, становились разговорчивей, пытаясь болтовнёй разогнать это неприятное ощущение.